|
Эти строки я пишу в самолете, на котором возвращаюсь домой после первой моей поездки в Советский Союз. Позади уже тысячи миль сверкающего под солнцем Атлантического океана; а сейчас через безоблачное зимнее небо мы летим над землей моей родины. Далеко внизу простираются сельские пейзажи Среднего Запада: заснеженные поля, пересеченные жилами рек и линейками дорог, темные пятна лесов, миниатюрные, созданные человеческими руками муравейники городов, ползающие черные точечки автомашин, солнечные блики на крышах фермерских домиков... Еще тысяча миль — и перед моим взором возникнут гигантские хребты Скалистых гор, их остроконечные вершины, как всегда, в белом снежном уборе, а спустя три часа — Сан-Франциско, этот редкостный город-жемчужина над голубой кромкой Тихого океана. Отсюда всего пятьдесят миль до моего дома, до зеленой Лунной Долины, где жил когда-то Джек Лондон. Когда истек первый месяц моего пребывания в Советском Союзе, я писал Рите, моей жене: «Я, кажется, уже целую вечность в отъезде. Увидел ли я все, что хотел здесь увидеть, сделал ли все, что хотел сделать, изучил ли все, что хотел изучить? О нет! Я мог бы пробыть здесь еще месяц, год, всю жизнь и все равно не смог бы увидеть, охватить и изучить все. Мне кажется, что я никогда не был так счастлив, как сейчас!.. И если я говорю, что целая вечность прошла с тех пор, как я уехал от вас, то это только потому, что я соскучился по тебе, по мальчикам, что мне недостает наших лесистых холмов, фруктовых садов, виноградников...» Да, конечно, я буду счастлив опять очутиться дома. Но я знаю, что буду испытывать противоречивое чувство. Наслаждаясь близостью с семьей, я в то же время буду ощущать одиночество: мне будет недоставать той земли и тех людей, которые остались там, позади! Мне будет недоставать Советского Союза. Как рассказать о том, что значило для меня это время, проведенное в Советской стране? Как выразить это словами? Простой и благородный образ Советской страны стоит у меня перед глазами, мозг и сердце полны им, но слова... их еще нет... «Бывают ли у меня моменты отдыха, спокойных размышлений? — писал я домой еще раньше, после первой недели в Советском Союзе. — Должен сказать, не часто. Одно сильное волнение сменяется другим, за одним потрясающим открытием следует новое. Как же я могу отдыхать, быть спокойным?» Это письмо я начал еще в самый день приезда в Москву, надеясь кончить его тогда же вечером. Но столько ярких впечатлений обступило меня, такая жажда охватила все записать, что прошла неделя, а письмо не было окончено, а уже тогда в нем было 6 тысяч слов. «Честное слово, — писал я, — если я попытаюсь докончить это письмо, то приеду домой раньше, чем допишу его. Поэтому я останавливаюсь на середине и посылаю его так, как есть!» Еще в ранней юности, когда я только начинал сознательно глядеть на мир, меня глубоко интересовали и волновали достижения Советского государства. Я много читал о Советском Союзе и писал о нем. И все-таки, вступив на землю Москвы, я не переставал удивляться чудесам, которые встречали меня на каждом шагу. Воображение — слабый инструмент в сравнении с опытом. Некоторые вещи надо, так сказать, ощупать руками. Вскоре я заметил, что многое из того, что мне казалось потрясающим и выдающимся, советские люди воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Явления, поражавшие меня своей значительностью, для них были обычными, как воздух, которым они дышат. Конечно, самое большое «чудо» для всякого приехавшего сюда из-за рубежа — это вот так, вдруг очутиться в обществе, посвятившем себя счастью и благополучию человека, расцвету всех его творческих способностей. Если попытаться сформулировать самое главное, то можно сказать, что советский строй — это социальное выражение любви и уважения к Человеку. Все остальные «чудеса» — в конечном счете лишь отражение этого основного, высшего «чуда». Среди всех моих ощущений я должен выделить ощущение гигантского размаха всей материальной и духовной жизни Советского Союза. Воплощением этих невиданных масштабов был для меня план, изложенный премьером Хрущевым, план экономического и культурного развития страны на предстоящие семь лет. Нужно ли удивляться тому, что этот поразительный план производит сильнейшее впечатление во всем мире! По форме это, казалось бы, сухая статистика. Но если подумать, что эта статистика воплотится (а это обязательно будет!) в живое человеческое счастье, в лучшую жизнь для десятков миллионов мужчин, женщин и детей, сердце любого человека на любом континенте Земли переполняется волнением и радостью... Я на каждом шагу сталкивался в Москве со множеством фактов, возможно, гораздо менее крупного масштаба, чем семилетка, менее ошеломляющих, внушительных. Но для меня они имели не меньший смысл, чем грандиозный семилетний план. Позвольте мне привести несколько примеров. ...Я возвращался с Красной площади после празднования 7 ноября. Впереди меня медленно двигался в толпе арабский поэт в своем живописном, падающем широкими складками халате ибурнусе. Зоркие глаза нескольких русских малышей приметили араба. Они бросились к нему, уцепились за рукава, прижались к нему. Араб обнял ребятишек, и они все вместе медленно двинулись дальше. Малыши резвились вокруг сына далеких пустынь и что-то взволнованно щебетали, как стайка птиц... Я знаю, что советским людям все это привычно. Но для меня, приехавшего из другого мира, это показалось поистине прекрасным откровением. Если бы этот самый человек с темной кожей появился в одном из городов Америки, дети едва ли встретили бы его так приветливо. А взрослые стали бы глумиться над ним и запретили бы обедать в одном ресторане с белыми людьми. Впрочем, американские дети от рождения не больше склонны к расовым предрассудкам, чем дети Советского Союза, но — увы! — со временем они впитывают в себя дурные обычаи, которые их окружают. А вот и еще один случай. Однажды вечером я уже совсем собрался в театр, но заметил, что в одном из залов гостиницы «Украина» готовится какое-то празднество. Мое любопытство было вызвано тем, что все участники вечера были служащими гостиницы: официантки, официанты, горничные, повара, швейцары, члены гостиничной администрации. Они собрались, как мне объяснили, отпраздновать близившуюся 41-ю го довщину Октябрьской революции. Я очень люблю театр, но этот домашний праздник служащих «Украины», признаюсь, привлекал меня гораздо больше. Я попросил разрешения присутствовать на празднике и был принят очень тепло и радушно. Я с волнением наблюдал, как этим скромным труженикам, одному за другим, объявляли благодарность за хорошую работу в течение года. Потом был концерт — музыкальные, сатирические номера, декламация стихов. Все это исполняли, и часто с большим талантом, те же повара, официанты, швейцары. И, наконец, явился оркестр, длинные ряды стульев были сдвинуты в стороны, и остаток вечера прошел в танцах. Самим участникам этого вечера он не показался чем-то особо выдающимся, хотя все непринужденно веселились, чувствуя себя на своем, хорошем празднике. Такие вечера проходили по всей Москве. Но меня преследовала неотвязная мысль: в какой гостинице моей страны мог бы я увидеть такой вечер? Мог ли бы я пережить там это незабываемое ощущение спокойной уверенности группы скромных служащих, что их гостиница, как и вся страна, принадлежит нам? И третий случай. Во Дворце спорта шел хоккейный матч между советской и канадской командами. Во время перерыва я заговорил с тремя юношами через переводчика. Все они оказались молодыми рабочими: одному было девятнадцать, двум другим — по двадцать лет. Я спросил, интересуются ли они литературой. Девятнадцатилетний подумал, потом сказал: — Литературой? Не сказал бы, что очень... Вот хоккей — тут я «болею» вовсю! Как выяснилось, он к тому же вратарь в заводской команде. Поспорили немного о хоккее. Но потом я все-таки попросил моих собеседников назвать хотя бы нескольких писателей, которые им нравятся. Молодой человек, «не интересующийся» литературой, сказал, что ему нравятся Лев Толстой, Гоголь, Достоевский, Шолохов, Маяковский, Эренбург. Его приятели назвали не менее десятка выдающихся имен. — Еще Горького забыли, и — застенчиво вставил младший. И тут произошло нечто неожиданное: «мало интересующиеся» литературой юноши, узнав, что я американец, стали наперебой говорить о Теодоре Драйзере, Джеке Лондоне, Марке Твене... Право, объехав много стран, я нигде не встречал таких начитанных людей, как в Советском Союзе, и, главное, так близко принимющих к сердцу и так глубоко ува жающих литературу и писателей... Я мог бы исписать еще много страниц, только перечисляя все то примечательное, что увидел в этом новом мире... Хочу ли я сказать, что повидал страну, напоминающую некую отвлеченную совершенную Утопию? Конечно, нет! Я не мечтатель, прикованный мыслью к звездам, и я не закрывал глаз на недостатки, трудности и препятствия, которые преодолевают и еще должны будут преодолеть советские люди. Да, я видел в Москве дома, архитектура которых удивила меня витиеватостью и непрактичностью. Я заметил нескольких пьяных молодых людей, которые плохо вели себя в общественных местах. Я столкнулся со случаями волокиты и формализма в учреждениях. Я видел, что еще не ликвидированы многие пережитки прошлого в сознании людей, как и многие нехватки в быту. Я упоминаю все это вовсе не потому, что придаю особо важное значение моим критическим замечаниям. Советские люди знают об этих проблемах и разрешат их и без моего совета. Я говорю об этом потому, чтобы еще раз отметить, что я не искал и не нашел «совершенства». Но в основном я рассказал о «чудесах», и это потому, что прекрасное и чудесное преобладают здесь над всем остальным. Более тридцати лет назад американский журналист Линкольн Стеффенс заявил, посетив Советский Союз: «Я увидел будущее, и оно уже в действии». Сейчас уже можно сказать, что будущее стало в Советской стране настоящим. И оно не только действует, — оно сияет на весь мир, как высшее свершение Человека. Альберт КАН. Журнал «Огонек», №12, 1959
Просмотров: 1260
Дата: Четверг, 23 Мая 2013
Комментарии к статье:
Добавить комментарий:
|
