Век космоса

Репортаж 

Борьба за энергию

Мне хочется рассказать одну историю, Она, как верстовой столб, отмечает пройденный советскими людьми тяжелый путь. Эта история говорит еще и об огромной инициативе, которая, по утверждениям на Западе, якобы перестает существовать при социалистической форме экономики.

Еще до того, как советские армии, наступающие от Сталинграда, достигли Днепра, начались приготовления к восстановлению Днепрогэса, и к крепколобым бизнесменам, которые тогда были военными союзниками СССР, обратились с просьбой: рассмотреть вопрос о строительстве новых гидроагрегатов взамен старых, которые были разрушены, и указать стоимость этого. Конечно, в долларах.

И в это же время восемь инженеров Ленинградского металлического завода — Ленинград в ту пору сам только что начинал оживать после блокады — написали письмо в Центральный Комитет партии, в котором заявили, что не только могут сами построить гидроагрегаты для возрождаемого Днепрогэса, но сделают их с меньшими затратами и с лучшими показателями, чем это будет осуществлено за границей.

Я видел машинописную копию этого письма. Плохая бумага, пожелтевшая по краям, уже начавшая рваться на сгибах. Как и под оригиналом, под копией стоят подписи всех восьми инженеров. Среди них и имя человека, который извлек эту копию из своего сейфа и показал ее мне. Зовут этого человека Н. Н. Ковалев.

Главный конструктор Металлического завода Н. Н. Ковалев.

Сейчас он профессор и главный конструктор на Ленинградском металлическом заводе.

— Наше письмо было получено,— сказал он,— и нам поручили это сделать, и мы сделали. Так получилось, что теперь на Днепрогэсе три американских и шесть советских гидроагрегатов. Наши оказались лучше; и если что-нибудь портится в американской турбине, мы ставим туда запасные части советского производства...

Ленинградский металлический завод расположен на Неве. Это старый завод, основанный более ста лет назад. Он живая история развития энергетической промышленности. Здесь я встретил таких людей, как Георгий Бугров, бригадир в цехе сборки турбин, который сам — частица этой истории и участник созидания истории сегодняшнего дня. Бугров был тем человеком, который в прошлом доказывал Орджоникидзе, что нужны деньги для сооружения этого цеха; он участвовал в строительстве первой турбины-карлика, которую 5 человек могли поднять и погрузить на автомашину руками, без всяких механизмов.

Это был тот самый Бугров, который напутствовал мощные турбины, отправленные на Волжскую гидроэлектростанцию имени Ленина; для погрузки каждой из них требовалось 120 железнодорожных вагонов. И если позволит ему здоровье, он еще помашет рукой вслед поезду, увозящему турбины для гидроэлектростанции на Янцзы в Китае, мощность которой будет 20 миллионов киловатт, что в десять раз больше, чем гидроэлектростанция Гранд-Кули на бурной реке Колумбия в Соединенных Штатах.

Вот таких людей, как Бугров — спокойных, крепких, уверенных, гордых,— я вспомнил, когда ездил по дорогам Советского Союза и видел похожие буквы «У» и «П» мачты, которые несли вдоль бесконечные провода линий высокого напряжения. Они высились над землей как вестники социализма. Ленин, у которого был несравненный дар отливать точные мысли в точные слова, однажды заметил, что коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны. Ленинская формула, если в нее вдуматься глубже, значит очень многое.

Поэтому каждый новый киловатт мощности в условиях социализма значит не просто больше стали, света, транспортных перевозок, больше спутников; в условиях социализма это гарантия будущего всего человечества.

Посмотрите на карту члена-корреспондента Академии наук СССР Валерия Попкова.

Член-корреспондент Академии наук СССР В. И. Папков.

Это огромная карта, занимающая почти всю стену позади его стола, и сам ученый, стройный, широкоплечий, молодой на вид человек, кажется маленьким на ее фоне. Карта с синими, красными и зелеными звездочками, с линиями, протянувшимися от Амура до Днепра, от Братска на Ангаре до Сочи на Черном море, представляет собой Прошлое, Настоящее и Будущее.

— Это и будет вашей электросетью? — спросил я.

Мы находились в Энергетическом институте имени Г. М. Кржижановского Академии наук СССР, где Валерий Попков — заместитель директора. И если кто-либо мог рассказать мне все об этих мачтах, похожих на буквы «У» и «П», то этим человеком был именно он.

В лаборатории В. И Попкова. Фото Е. Умнова.

Попков слегка улыбнулся.

— Сеть? — переспросил он.— Это слово едва ли выражает размах тех планов, которые мы хотим осуществить. Называть это нужно Единой энергетической системой — так будет правильней.

— Но пока у вас нет такой системы?

— Она уже строится в Европейской части Союза. Линия Куйбышев — Москва работает…

Я бросил взгляд поверх головы профессора на карту. Там было четыре «галактики», четыре скопления звезд; каждая из них представляла крупную электроцентраль; линии соединяли звезды и «галактики». Центрами звездных скоплений были район Куйбышев — Москва, район вокруг Донбасса и Сталинграда, Урал и затем Восток, где, как вздувшиеся вены, протянулись сибирские реки.

— В других странах тоже есть энергетические системы,— сказал Попков.— Но мы не знаем ни одной страны, где бы такие количества энергии передавались на такие большие расстояния, как в нашей. Технически Соединенные Штаты могли бы сделать это тоже. Но они не делают. Там электрическая энергия представляет частную собственность: каждая компания — особое королевство. А у нас электричество социалистическое.

Я вспомнил борьбу вокруг постройки правительством Соединенных Штатов плотин и генераторов в долине реки Теннесси. Я еще слышу эхо слов Франклина Делано Рузвельта, провозгласившего, что все это «принадлежит народу Соединенных Штатов». Но компании по производству электроэнергии образовали фронт против народа; и в конце концов дешевая энергия, производимая государством в долине Теннесси, должна была оплачиваться потребителями по тем же непомерным ценам, что и электричество, производимое частными компаниями.

— Не так легко,— продолжал Попков,— справиться со всеми проблемами, которые связаны с передачей энергии на сверхдальние расстояния. Происходит потеря энергии по пути; существует вопрос устойчивости совместной работы связываемых систем; необходимо координировать работу этих мощных систем, отстоящих друг от друга на тысячи километров, иногда в течение долей секунды... Мы потом пойдем наверх, и я покажу вам линию передачи Сибирь — Урал.

— Наверх? — переспросил я.

— Наверх,— кивнул он.— Она установлена там у нас в комнате.

— Я всегда любил игрушки,— сказал я.— Игрушечные паровозы, игрушечные краны, игрушечные линии передач...

— Это не игрушка,— заметил он в ответ.— Мы работаем с ней.

— О! — сказал я.— В той самой комнате? Какой длины, вы сказали, эта линия?

— От двух до двух с половиной тысяч километров, в зависимости от конечного пункта. Линия Куйбышев — Москва — 900 километров. Она уже закончена. Сейчас мы строим линии Сталинград — Москва и Куйбышев — Урал. Все они переменного тока с напряжением от 400 тысяч до 500 тысяч вольт. Линия Урал — Братск проектируется с напряжением от 600 тысяч до 700 тысяч вольт. Но мы также ведем опыты с передачами постоянного тока и попытаемся применить это на линии Сталинград — Донбасс. К тому времени, как мы это закончим, у нас будут линии с напряжением в полтора — два раза выше, чем сейчас.

— Довольно долго строить такие линии, не так ли?

Я задал вопрос потому, что моя голова уже начинала кружиться от всех этих километров, вольт, постоянных и переменных токов.

— Очень, — ответил Попков. — Один километров линии Куйбышев — Москва стоит 300 тысяч рублей, не считая трансформаторов и всего прочего. Но это окупится. Линия Куйбышев — Москва должна окупится за шесть-восемь лет. Линия Куйбышев — Урал будет приносить прибыль уже через три года.

— То есть как? Вы строите линии передач, чтобы доставить энергию потребителю так же, как телефонные провода доносят разговор. Откуда же тут взяться прибыли?

— Линии высокого напряжения дороги. Но электростанции с их генераторами, котлами и всем прочим стоят еще дороже. Если через долю секунды после получения сигнала мы сможем передать огромные количества энергии из Донбасса на Урал, или из Сталинграда в Куйбышев, или из Братска на Урал — словом, туда, куда нужно, и тогда, когда нужно, нам не придется строить резервных энергетических предприятий, которые в противном случае нам пришлось бы сооружать. Потому что, к сожалению, накапливать электроэнергию нельзя. Вам нужно подключить какую-то дополнительную мощность или взять ее откуда-то, если это возможно. И потом, не находите ли вы, что транспортировать энергию в виде электричества более экономно, чем в виде угля?

Он раскинул свои руки по карте от Волги до Ангары.

— Этим мы решаем и очень трудную для инженера-энергетика проблему — «часов пик». Когда в Иркутске зажигаются вечерние огни, в Москве впереди еще целых пять часов солнечного света.

Мы сможем выработать режим использования электроэнергии от Бреста до Владивостока, который будет экономить миллиарды рублей. Мы сможем установить баланс между тепловыми станциями — и гидростанциями и включать в этот баланс атомные электростанции по мере того, как они будут появляться, мы сможем уравновешивать расход энергии по часам и времени, когда создадим трансконтинентальную энергосистему, работающую ровно, спокойно, экономично и, — он улыбнулся, — автоматически.

Мне показали сверхдальнюю линию высокого напряжения Братск — Урал.

Она стояла на трех полках, каждая из которых была длиной метра в полтора. Линия находилась под наблюдением кандидата технических наук М. С. Либкинда, который испытывал ее около года и считал, что уже скоро сможет получить о нем все данные. Он исследовал вещь, которую они называют по-научному регулируемым реактором, а похожа эта вещь скорее на бабушкины банки с маринадом на полках кухонного шкафа, только соединённые между собой проводами и окутанные проволокой. Каждая «банка с маринадом», как мне сказали, представляет собой индукционную катушку и заменяет 100 линии высокого напряжения. Сигарообразный придающий за каждой банкой роль сопротивления этого участка линии.

Кандидат наук Либкинд — человек серьезный, и даже если у него появляется улыбка быстро исчезает в его сосредоточенной целеустремленности. Я сомневаюсь, что он видит что смешное или, наоборот, величественное в этом своем лилипутском мире, в котором расстояния, равные протяженности континентов, рассованы по нескольким полкам, а светло-коричневая тонкая катушка заменяет сотни стальных мачт и километры кабеля протянутые между ними.

Нужно много общаться с этими инженерами по счетным машинам, исследователями космоса, расщепителями атомов, чтобы почувствовать, что наши обычные представления о большом и малом фактически устарели и уже недостаточны. С одной стороны, мы имеем дело с явлениями настолько огромными, что можем постигнуть их и оперировать ими только после того, как они будут уменьшены до размеров лабораторных моделей; а с другой — мы начинаем заглядывать в процесса которые происходят в элементарных частицах и которые мы можем понять лишь с помощью отражения их в инструментах большего размера. Бесконечно малое и бесконечно большое где-то смыкаются: вечно существующие туманности, отстоящие на миллионы световых лет от нашей галактики, и мезоны ядра, миллионы которых родились и умерли, пока вы прочли эти несколько последних слов. Все это где-то связано между собой, и само время, которым вы и я определяем свои жизни, теряет свое значение.

Серо-зеленый, чем-то похожий на кузнечика самолет взбирался вверх метров триста. Потом он выровнял свой полет и полетел над медленными притоками Дона, над степями, которые в эти начальные дни весны были свежими и зелеными. Степной ветер подбрасывал самолет, и немногие пассажиры в нем, поглядывая друг на друга, смеялись неловким смехом людей, у которых мутит в животе.

Молодая девушка, сидевшая напротив меня, прижалась к своему жениху и сказала с откровенной - трогательной радостью: «Наша Цимла!»

Они возвращались домой, в Цимлянскую. Странно — соскучиться по «родным местам», которые и существуют-то всего лет шесть... Но на пути была еще остановка, Константиновка. Посадка там напомнила мне посадку, которую мне пришлось совершить на аэродроме в Акапулько, в Мексике. Там самолет тоже долго кружил над полем, пока какой-то крестьянин не отогнал от сигнальных полотнищ пасущегося быка; а здесь была пара коров, чью мирную пастьбу нарушило приземление самолета.

Перед тем, как мы опустились в Цимлянской, второй пилот махнул мне рукой, приглашая в свою кабину, и на две — три минуты уступил свое место. Передо мной открылся вид, который заставил забиться сердце. Сверкающее южное небо, голубое, без единого облачка, поблескивающее серебряное зеркало моря, созданного руками человека, и серая дуга плотины с игрушечными башенками электростанции.

В Чаттануге, на юге Соединенных Штатов, я был на плотине и на электростанции Теннесси. Меня поразили ее грандиозные размеры и простая красота форм. Но в первом же зале станции я увидел два фонтанчика для питья. Над одним было написано: «Для белых»; над другим: «Для цветных»...

Та часть плотины, на которой стоит Цимлянская электростанция, построена из крепкого железобетона.

— Не боитесь головокружения?— спросил дежурный инженер станции. Но он спросил это слишком поздно. Мы уже шли по плотине. Слева от нас было Цимлянское море — ничего, кроме сверкающей под солнцем воды, сдерживаемой крепкой сталью огромных ворот водоспуска, которые были под нами; справа — бетонная бездна, на дне которой колыхался Дон; а над ним шло автомобильное шоссе.

Инженер показал на скопление колонн, изоляторов и проводов.

— Трансформаторы! — прокричал он мне и потом, протянув руку в направлении двух линий четырех у-образных мачт, соединяющих станцию с горизонтом, закричал снова:

— Высоковольтные линии! Одна — в Ростов, другая — в Сталинград!

— Потрясающе! — ответил я.

— Это, вообще говоря, маленькая станция среди наших гидроэлектростанций,— объяснял наш собеседник.— Сегодня мы думаем, что, пожалуй, нам следовало сделать ее помощнее. Но в то время, когда создавался проект, ее рассчитывали как добавление к главной цели — каналу, контролю над уровнем Дона, навигации, ирригации.

— Сколько еще нам идти по этой проволоке? — спросил я.

Он подождал меня.

— Вы любите ловить рыбу? — спросил он.— Рыба подходит сюда с низовьев и стремится пройти выше для нереста. И сейчас там, внизу, куда вы смотрите...

— Туда я не смотрю...

— ...Вот там она собирается и ждет подъемника, который ее перебросит в Цимлянское море. Если спустить отсюда сеть, можно ловить прямо десятками. У нас здесь готовят очень вкусную уху.

— Опускайте сеть сами,— сказал я.— А то я чувствую, что если я начну опускать сеть, то вместе с ней опущу и самого себя. Да вы уже на твердой земле,— ответил, смеясь, наш спутник.— Мы прошли плотину за три с половиной минуты, а теперь давайте взглянем на подъемник.

Подъемник помещался в особой башне. Это была большая металлическая клетка, она с легким шумом поднималась откуда-то из глубины, но на этот раз в ней было немного «пассажиров». «Туристский сезон» для рыбы еще не начался, сообщили мне, и, кроме того, она предпочитает путешествовать ночью. Если бы недельки через две я приехал сюда на ночку, вот тогда бы повидал рыбки!

— Это осетр? — спросил я, указывая на что-то серебряное, которое, мотнув хвостом, проскользнуло в море.

Инженер покачал головой. Кажется, что всевозможная рыба пользуется этим подъемником спокойно и не поднимая скандалов, кроме осетров, которые мечут «черную икру» и для которых главным образом и строили подъемник. Осетрам не очень нравится пользоваться подъемником, хотя профессора, которые специализируются в области рыбных путешествий, всеми способами пытаются заставить их делать это. Они даже пытались «лечить» осетра электрическими разрядами. Несколько оборванных проводов, свисающих прямо в донскую воду у подножия электростанции,— последние остатки неудавшегося опыта. Теперь осетровых мальков приходится переправлять в контейнерах.

...В генераторном зале ни души. Все здесь автоматизировано. Как ровные серые купола, возвышаются верхушки генераторов, давая представление об огромности невидимых турбин, вращающихся внизу, и силе воды, ударяющей в их лопасти. Высокая, без окон, стена ни одним содроганием не выдает, что она сдерживает напор 20 миллиардов кубических метров воды.

Наконец появляется человек. На голове его синяя кепка, какие носят рабочие; у него лицо рабочего и рабочие руки, а одет он в обычный, темного цвета костюм и белую рубашку с расстегнутым воротом. Он бригадир генераторного зала; он только что возвратился после одного из своих обходов. К нему подошел рабочий, сидевший за письменным столом, спрятанным в нише стены с окнами. Бригадир зажег папиросу и осторожно положил обгоревшую спичку обратно в коробку. Потом он объяснил, что его товарищ по работе учится, готовится стать инженером. Учится в институте двое из четырех рабочих, обслуживающих генераторы. Чем больше знаешь, тем лучше работаешь; чем лучше работаешь, тем больше производишь, тем лучше живешь.

— Вот, например, — говорил он, — сначала было запланировано, что наша ГЭС должна давать 460 миллионов киловатт-часов, а на деле мы получаем много больше и с меньшей затратой труда, чем в прошлые годы…

— Как же вы это сделали?

Он посмотрел на меня, стряхнул пепел с сигареты в согнутую чашечкой ладонь левой руки и сказал:

— Все время думаем, как сделать лучше. Подняли уровень моря еще почти на метр. И потом автоматизация...

Там, в Москве, в Энергетическом институте, мне сказали, что в производстве электроэнергии на душу населения Советский Союз еще отстает от США. Но разрыв этот в ближайшие годы будет ликвидирован, так как Советский Союз быстрее увеличивает производство электроэнергии, чем это делают США.

Находясь в генераторном зале Цимлянской ГЭС, глядя на этого бригадира, который использовал ладонь в качестве пепельницы, чтобы не сорить там, где он работает, и на рабочего, который продолжал держать в руке учебник, заложив между страницами палец на том месте, к которому он собирался вернуться, я подумал, что в борьбе за энергию Савицкий Союз действительно сможет быстро обойти соперника.

Это так и будет, потому что в борьбу за энергию включился новый, решающий и революционный фактор. Картина, нарисованная профессором Попковым, относилась к обычным источникам энергии: уголь, сланцы, торф, вода, природный газ, нефть... Но наука идет вперед. Из ядер материи она освобождает энергии, в тысячу раз превышающие энергию атомной реакции. Наука предполагает воссоздать на Земле под контролем человека процессы, происходящие на Солнце и звездах!

Утопия?

Нет, не утопия. Водородная реакция, способная уничтожить большую часть человечества, может поднять человечество на неслыханный уровень изобилия и культуры, если мы сумеем правильно использовать ее с точки зрения физики, техники и политики.

Наступит день, я думаю, когда мы оглянемся назад и посмотрим на прошлые усилия с тем же глубоким чувством и с той же доброй улыбкой, с которыми мы вспоминаем кашинских крестьян, которые приглашали Ленина приехать в русскую деревню, где должен был зажечься электрический свет...

Стефан ГЕЙМ 

 Журнал "Огонек", №6, 1959

Просмотров: 1335

Дата: Среда, 10 Октября 2012

Комментарии к статье: